В предыдущих номерах мы беседовали с россиянкой Мариной Румянцевой, которая переехала с семьей из Германии в Беларусь. Марина рассказала, что своим переездом вдохновила на смену места жительства и другие семьи. С одной из них нам представилась возможность побеседовать. Знакомьтесь: Ольга Чадов
Она, муж и двое их детей буквально на прошлой неделе переехали в нашу страну, хотя родина супругов — Украина. Почему, зачем и как? Попытались узнать у нашей собеседницы.
— У вас очень необычная фамилия.
— Я взяла фамилию мужа в исходном варианте, без окончания — а, потому что у немцев Чадов и Чадова — две разные фамилии.
— Ольга, вы родом из Львова, а ваш муж из Киева. Как вы попали в Германию?
— Когда я училась в магистратуре МФТИ (киевское отделение), то параллельно решила поискать стажировки по теме своей магистерской работы. Темой исследований были магнитные материалы. Вышла на одну ежегодную двухнедельную школу в Германии, в исследовательском центре в Юлихе, что рядом с Аахеном.
Школа была по магнетизму, уровень меня очень впечатлил: туда приехало порядка 300 аспирантов и молодых постдоков, а лекции читали ученые с мировым именем, даже двух нобелевских лауреатов 2007 года пригласили – Альберта Ферта и уже ныне покойного Питера Грюнберга. Последний, кстати, сам родом из Юлиха и на премию организовал там один из исследовательских институтов имени себя.
Воодушевленная бурными научными дискуссиями с самого утра на лекциях и до позднего вечера за пивом, в формальной и неформальной обстановке, я поняла, что хочу уехать в Европу учиться в аспирантуре. Слушатели в школе приехали из разных стран, многие знали два-три языка, у них был широкий кругозор, они могли говорить не только на научные темы, но и на социально-экономические. Для меня открывались все новые и новые миры, о которых человек, живущий привычной рутиной, не догадывается.
Окрыленная, я вернулась в Киев. На следующий год снова поехала в эту же школу. Взявшись за тему магнитных оксидов, уже целенаправленно искала профессора, который бы согласился стать моим научным руководителем. Несколько человек, независимо друг от друга, мне порекомендовали одного и того же ученого – профессора Клаудию Фельзер из университета Майнца. Я отправила ей резюме на свой день рождения, и ответ пришел в течение 2 часов. Она предложила приехать на собеседование. Собеседование состоялось летом, а с ноября я уже начала новый этап своей жизни в Майнце, занимаясь поиском и исследованиями новых (экзотических) магнитных материалов и структур.
Период учебы в аспирантуре был потрясающим: это участие во множестве конференций по всему миру. В итоге за 4 года я сдала диссертацию, а позже защитилась с отличием.
— Сложно ли было освоиться в Германии? Устроиться на работу? Как относятся немцы к мигрантам? Поменялось ли к ним отношение в последнее время?
— Специфика рынка научного труда в Германии иная, чем на постсоветском пространстве. Постоянные позиции получают единицы, в основном это немцы (конечно, бывают и исключения), и то после 40 лет.
Понятие «карьера в науке» постепенно становится важнее, чем понятие самой науки. Людям, по-настоящему увлеченным научной деятельностью, не всегда интересно заниматься политикой. Они сидят глубоко в своих спин-орбитальных взаимодействиях, гамильтонианах, фазовых переходах. Так проходит 8 лет на временных полугодовых или годовых контрактах, а потом по законодательству работодатель либо обязан выдать сотруднику постоянную позицию, которых обычно нет, либо не имеет права его больше нанимать. И тогда в свои сорок один – на выход.
В этом возрасте обычно трудно уже что-то найти в индустрии. Кто засиделся и профессорство не получил, тот вынужден отправиться скитаться по всему миру: год в Штатах, два в Швеции, полгода в Японии и т. д. Многим такой стиль жизни нравится. Мне бы тоже нравился, но я уже на момент окончания аспирантуры была дико влюблена в своего мужа и семью на расстоянии слабо представляла. Хотя знаю пары, правда, без детей, кто так и живет: сначала в одном институте, потом в одной стране, потом на одном континенте. Пока муж работал на временных контрактах в дрезденском институте Макса Планка, я нашла постоянную позицию в немецком IТ-консалтинге для финансовой индустрии.
Должна сказать, что процесс поиска работы был достаточно тяжелым: я разослала порядка 100 резюме, длилось это около года. Можно было отправить резюме – и через месяц получить отказ. Причина, если указывалась, то дипломатично: мол, у вас слишком хорошая квалификация для этой должности. Дело сдвинулось с мертвой точки после интенсивного курса немецкого в дрезденском институте Гете и после получения диплома из аспирантуры. В IТ-консалтинге были очень хорошие отношения с сотрудниками. Дискриминации по каким-либо признакам я не чувствовала.
— Что поменялось в последнее время?
— Все меня в стране устраивало до момента, пока не родились дети. Я все никак не могла понять, почему такие высокие требования в мире финансового консалтинга, где нужны и аналитические, и коммуникативные качества, дипломы и прочие бирочки, постоянные переработки и тотальная лояльность к начальству, но в мире детей, в детских садиках работают те, кто себя больше нигде найти не смог? Почему ВОЗ имеет определенные рекомендации для дневной нормы потребления соли, а количество консервантов в детском питании не регулирует? Почему воспитатели в татуировках и пирсинге? Что это за мужчины-воспитатели серого помятого возраста? Зачем они в садике со своими сережками в ухе? И почему моего годовалого ребенка кормят сосиской с томатной пастой и прочей пластмассой, в то время когда я лечу во Франкфурт обслуживать интересы банкиров?! Почему эти «ябанкиры», у которых в голове только машины и туфли, получают минимум в три раза больше, чем медсестра, профессионально и с заботой обрабатывающая бесконечно чешущийся нейродермит моей дочки? Почему акушерка, в чьих руках в момент родов находятся две жизни, вынуждена работать как фрилансер? А я вообще-то очень заинтересована, чтобы она своей жизнью была довольна.
Хочу ли я, чтобы мой ребенок видел вонючие тела наркоманов, годами лежащие под франкфуртским вокзалом? Можно быть политкорректным и толерантным, закрывать на многое глаза до тех пор, пока дети не родились. С этого момента выбор общества, из которого тонкая материя детского мозга будет, как губка, напитываться информацией, становится весьма принципиальным.
До декрета я работала с понедельника по пятницу во Франкфурте и Гамбурге, на выходные прилетала домой в Дрезден. Там же, в Дрездене, и родились обе мои дочки.
Саксония (федеративная земля, столицей которой является Дрезден) была ранее под советским влиянием в составе ГДР. Там детьми еще традиционно занимаются, хотя это все в основном заслуга выходцев из постсоветского пространства. Лучший садик в Дрездене организован русскоязычной заведующей. Музыкальные школы – это, как правило, арендованные пару комнат в офисных зданиях. И здесь самые крепкие преподаватели – выпускники российских, украинских и белорусских консерваторий.
Немцы, как правило, не выбирают музыкальные профессии, ибо это большая нестабильность и неопределенность, контракты еще короче, чем в науке. Прослушивание, например, в дрезденский оркестр устраивается один раз в году, и на место – 200 человек. Зато пойти учиться играть на музыкальном инструменте можно в любом возрасте – от 3 лет до глубокой деменции. В этом гибкость и прелесть подхода. Но это будет только лишь специальность. А вот то, к чему привык постсоветский человек: сольфеджио, хор, музыкальная литература, оркестр, ансамбль – неслыханная роскошь. В общем, самое лучше – это найти русскоязычного преподавателя и с ним в приватном порядке заниматься. Все остальное – детский лепет без обязательств, домашних заданий и требований.
Иногда мне кажется, что немцам своих детей растить лень и дорого. Да и дети вообще, скорее, негласно рассматриваются обществом не как «наше светлое будущее», ради которого – всё, а как отягощающий фактор для самореализации пятидесятилетних подростков.
Гораздо проще создать нестабильность в какой-нибудь стране третьего мира, оттуда сами прибегут уже выученные, самые здоровые, выносливые и готовые на все гастарбайтеры. Стариков своих они с собой забрать не смогут, так как восстановление семьи работает только для партнеров и детей, но не для родителей. Детей в условиях годовых контрактов заводить решатся тоже немногие. Это идеальные работники, их ничто не отвлекает.
— Рождение детей стало первым триггером в поиске другой страны для жизни?
— Да. С появлением детей и началом взаимодействия с детской инфраструктурой мы с мужем поняли, что нужно потихоньку искать другую культуру. Народы средиземноморья, например Греции и Турции, очень тепло относятся к детям. В Греции, в частности, мы были восхищены тем, как у них ценится семья. Там старый 90-летний дедушка жарит на ужин барашка, а за столом собирается уже человек 20 семьи и еще человек 10 приезжих отдыхающих. И языковой барьер не барьер вовсе…
Турецкие же бабушки при виде младенца моментально налетают и с улыбкой почти забирают его у удивленной мамы, чтобы посюсюкаться. И только по возвращении в Германию ты замечаешь, какие серые и холодные лица безучастно провожают взглядом твоего бегущего и смеющегося ребенка.
— Однако это же был не единственный фактор для изменения места жительства?
— Потом пришел СOVID-19, и всю Европу, весь западный мир, в частности, Германию «закрыли». Мы сидели по своим каморкам, выходили в магазин за примитивными покупками, возвращались в «стойла».
Общество сильно поменялось за полтора года интенсивной медиабомбежки страхом. У нас каждые полчаса сводка новостей о том, сколько заразилось и сколько умерло. Если рассматривать абсолютные числа, то 85 тыс. умерших с положительным ПЦР-тестом, это много. Но если учитывать, что каждый год от разного рода пневмоний в одной только Германии порядка 650 тыс. умирает, а об этом никто ничего не говорит, то повисает в воздухе вопрос. Если еще и учесть количество населения в 83 млн, то видно, что 99,9% населения от пандемии межгалактического масштаба не умерло.
Примерно такая же статистика и в Швеции, где ограничения были очень мягкими, и в США. И даже в Италии – с ее гробами из Бергамо, шокировавшими весь западный медийный мир. Моя беременная подруга-итальянка все еще в ужасе, но рада, что за полтора года, наконец, может съездить в Италию и повидаться с родителями. С племянниками она видеться не будет, потому что дети не умеют держать социальную дистанцию.
Когда моя дочь на площадке подходила к чужому ребенку, возникал какой-нибудь папа, который за два прыжка оказывался между детьми и энергично искал эту маму, чей ребенок не соблюдает дистанцию. Однажды мы гуляли в парке, дочка остановилась в метре от ребенка своего возраста и стала с любопытством его разглядывать. Мимо пронеслась мама малыша. Схватив в охапку и ребенка и велосипед, ускакала восвояси.
За «промывку мозгов» немцы обязаны еще и сами платить — это называется GEZ-Gebühr. Ежеквартальный взнос для массмедиа взимается с каждого домохозяйства, у которого есть доступ к ТВ, радио или интернету.
Садики закрывались-открывались, вся культура канула в Skype, мы ходили в магазин за простейшими покупками. Конечно, много ученых, врачей, педагогов, психиатров и просто обеспокоенных людей пыталось высказать свое возмущение. Но их либо банили в информационном поле, либо диффамировали, навешивая всевозможные страшные для немецкого мировоззрения ярлыки: праворадикал, ненавистник евреев, тот, кто понимает Путина (Putinversteher), отрицатель «короны»... Youtube – частная компания, цензуру устанавливает так, как считает нужным.
Параллельно менялись законы. Неприкосновенность тела, жилья, свобода передвижения в период пандемии отменялись. Последние полтора года мне становилось все страшнее и страшнее за будущее наших детей. Мы начали думать с мужем, куда уехать, пока еще есть хоть какая-то возможность. Решение принималось исходя из двух факторов: отсутствие ковид-режима и забота о детях. Выбирали между Швейцарией и Беларусью. Принимая во внимание культуру, инфраструктуру и качество работы с молодежью, а также возможность завести какое-никакое собственное хозяйство, мы предпочли Беларусь.
— Как в прессе Германии описывают Беларусь? Что говорят про нашу страну?
— Либо плохо, либо ничего. В августе минские события особенно смаковались во всех новостях. Но для нас с мужем это не ново. Мы до 2013 года вполне нейтрально относились к немецким СМИ и даже с некоторым уважением — за профессионализм и рациональность изложения материала. Но тут на нашей родине наступил майдан, и я никак не могла понять, почему его освещают так плоско, так последовательно однобоко. Почему преступники с коктейлями Молотова вдруг стали мирными демонстрантами? Если бы кто-то бросил горючую смесь в Бундестаг, то сел бы в тюрьму незамедлительно. А тут симметричная картина. И она должна у зрителя вызывать чувство романтической гордости за происходящее?
С тех пор я поняла, как работает воспитание коллективного сознания в немецком информационном поле, почему немцы голосуют на выборах так, как голосуют, и почему сегодня там установился тоталитаризм и диктатура банкира, случайным образом возникшего на посту министра здравоохранения.
— Не испугала ли вас политическая ситуация и очернение Беларуси на Западе?
— Да, конечно, мы были насторожены. Сегодня человек строит картину мира исходя из виртуальной реальности. Что прочитал, то и отложилось как неоспоримая истина. Мозг часто не в силах отличить реальность от прочитанного. Потому мы очень внимательно следили и за официальными новостями, и за альтернативными источниками, и за отзывами простых людей. Должна признаться, фото Марины Румянцевой в инстаграме меня очень сильно воодушевили. В то же время родственники, которые находятся в прозападном информационном поле, пугали меня несколько недель подряд: якобы по прилету в Минск нас схватит КГБ и возьмет на карандаш, детей отберут... Ничего из этого не сбылось, а вот лишние нервы я бы поберегла.
— Как вас встретила Беларусь? Какое первое впечатление от нашей страны?
— Очень удобный и приятный аэропорт в Минске. Чиновники вполне приветливые, мы прошли все процедуры совершенно без проблем. Сам Минск тоже произвел положительное впечатление: кругом ухожено и чисто. Проспекты широкие, воздушные. Много воды и зелени. Дома построены в советскую эпоху, но с подсветкой вечером выглядят очень живенько и современно. Много парков, развлечений для детей. Девочки в платьях, женщины в платьях, старшие женщины в платьях и даже бабушки в платьях! Все красивые, ухоженные. Рестораны разнообразные. Жизнь идет своим чередом, люди улыбаются. Много цветов везде.
Мне в вашей «диктатуре» дышится куда свободнее, чем в немецкой «демократии» последних полутора лет.
— Почему в качестве места жительства выбрали именно деревню в Витебской области?
— Здесь много озер, а муж — ныряльщик. Еще он увлекается подводной охотой. Я тоже очень люблю воду. А в нашей деревне природа неописуемо красивая. И такая тишина... Небо высокое, спокойное, синее-синее. Моя психика тут, на природе, буквально за пару дней прекрасно отдохнула. Еще бы научиться как-то жить в соседстве с разными комарами и прочими кусачими мухами! (Смеется.)
— Ольга, что особенно понравилось в нашей стране?
— Люди. Они в маленьких населенных пунктах необыкновенно теплые, солидарные и надежные. У нас нигде не возникало ощущения, что нужно быть начеку или что-то перепроверять. Люди очень отзывчивые. За три недели в Беларуси у нас, вероятно, было больше социальных контактов, чем за последние полтора года в Дрездене.
— Переезд хуже пожара — так говорят знающие люди. С какими проблемами и трудностями столкнулись при переезде вы?
— Жаль, что пришлось от многих вещей избавляться, так как таможенные пошлины были бы очень высоки. Мы продали всю мебель, последние дни уже спали на тоненьком матрасе и ели, сидя по-турецки на коврике, расстеленном на полу.
Наша дрезденская квартира становилась все более неуютной, хотелось поскорее ее покинуть. Мы взяли билеты «Белавиа», но рейс отменили из-за самолета «Райанэйр». Приобрели новые билеты с перелетом через Стамбул, уже намного дороже. Параллельно поступило сообщение, что машинисты «Дойче бана» собираются выйти на забастовку… Мы решили не рисковать – арендовали машину из Дрездена в берлинский аэропорт, фирма прислала счет на 100 евро больше изначально указанной цены.
Берлинский аэропорт неудобный и гигантский. С двумя маленькими детьми на руках бегать спринты в маске – то еще удовольствие. Но мы добрались и можем выдохнуть с облегчением.
— У вас двое детей. Как они отреагировали на переезд?
— Да, две дочки – 3 годика и 7 месяцев. Младшей все хорошо, она улыбчивая. А у старшей – море новых впечатлений!
— Поддержали ли вас родственники, узнав о вашем переезде в Беларусь?
— Мои родители — категорически нет. Мама мужа сначала долго не могла поверить, как это можно уехать из Германии. Но потом, узнав про выбор Беларуси, расслабилась. Она, возможно, переедет к нам, как только мы подготовим дом к зиме.
— Почему не вернулись на родину, в Украину?
— Из всех трех постсоветских республик — Украины, России и Беларуси – я бы хотела, чтоб мои дети росли именно тут. Беларусь, по моим впечатлениям, смогла лучше всех сохранить систему образования и здравоохранения. В том, что касается детей, здесь созданы все условия, это часть местной государственной стратегии. Что еще нужно для счастья?
Андрей Красовский
Свежие комментарии